Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]
И на другой же день помчался в Кудеяр со всеми плотницкими причиндалами — перекошенную, по земле волочащуюся невестину калитку подновить. (Изба Лине осталась от матери, умершей прошлым летом.) Нарочно подгадал такое время, когда Лина была на работе. Шуршал ли рубанком, доску к доске подгоняя, смазывал ли солидолом петли, а думал об одном: как, должно быть, обрадуется она. К вечеру показалась в проулке Лина, перемену заметила еще издали, заулыбалась, прибавила шагу. Легонько толкнула калитку от себя — калитка бесшумно провалилась внутрь двора, так же бесшумно вернулась назад и с мягким шорохом притерлась к косяку. Тихо посмеиваясь, Лина толкнула калитку еще раз и еще. Потом подошла к Лешке и поцеловала его — не родственно, в висок там или в щеку, а в самые что ни на есть губы. «Подожди, я еще не то сделаю», — пообещал Лешка, и с каждым новым его приездом то голубели в цвет весеннего неба оконные наличники, то появлялась новая подставка под цветы, то полочка для посуды или плечики — одежду вешать.
Однажды солнечным летним днем отмечал Кудеярский район свой трудовой праздник. Нарядно одетый люд густо усыпал просторную в дубняке поляну; на деревянном возвышении, сбитом на скорую руку, с песнями, с танцами щеголяла друг перед дружкой молодежь из окрестных хуторов и сел. В тени дубов там и тут торговали вином, сластями, пивом. С каждым часом веселых подгулявших компаний становилось все больше, и вскоре по всей поляне слышны были гармошки да песни.
Лина с Лешкой нимало не уступали другим: тоже пили вино, тоже качались на качелях. То и дело ловил Лешка на своем лице ее пытливые взгляды, а чаще заставал ее в задумчивости. Несколько раз он пытался вовлечь ее в разговор — и ничего не достиг, грозился тоже молчать — она лишь посмеивалась, пытался поцеловать — выскальзывала из рук, убегала.
«Все равно поцелую!» — сказал ей Лешка. Она только головой покачала: ничего, мол, у тебя не получится. И спряталась за дерево. Лешка — за ней. Перебегая от ствола к стволу, незаметно оказались вдали от людной поляны. Дубы здесь стояли гуще, плотнее натеряна под ногами листва.
После знойного длинного дня тяжелый застоялся в дубняке жар, где-то над головой гуляли шорох ветра и птичий гвалт. Шибало в нос запахом прошлогоднего и нового листа.
Но сильнее и стойче всех запахов был медвяный запах Лининых волос; оглох, ничего не слышит Лешка, кроме близкого, возле самого уха ее шепота: «Что же ты, Лешенька, заробел?..» — в шея обвита горячим кольцом ее рук. Мягка перина из дубового листа. Жарче полуденного пекла большое Линино тело. Целуя его, счастливо смеясь, она призналась: «Давно ждала… Сбылась моя задумка, и жить мы с тобою будем, вот увидишь, хорошо».
Не получилось радости. Можно сказать, с самых первых супружеских дней…
Поодиночке, а порой и кучно тянутся направлением в Кудеяр лодки: то рыбаки вчера еще уезжали, с ночевкой. Дают крюка, заворачивают Лешке навстречу, горланят на всю матушку-Волгу: «Здорово, Леха!», «Продремал с молодой жинкой зорю, а теперь торопишься». Скалит Лешка в улыбке свои ослепительные зубы, помахивает ответно рукой, а про себя твердит одно лишь слово: «Сволочи… сволочи… сволочи!» Не ускользнуло от него: разговаривают мужики с ним, а глазами шарят по его жене… «Сука…» — думает Лешка. И то сказать: заметная она в новом своем купальнике! Пришила на груди белую ленточку, но тянет к этой ленточке взгляд, кажется, что это яхта встречь ветру несется, взбирается круто на гребень волны… Умеет выставляться, ничего не попишешь. За что ни возьмется — всегда на виду.
Диковинно, на Лешкин взгляд, началась совместная их жизнь… Приходит как-то Лина — вся в улыбке светится, и как радость невесть какую кричит ему с порога: «Утвердили, Лешенька, ура!» А радости оказался голый пустяк: в праздничном концерте будет его жена читать стихи или рассказ со сцены Дворца культуры. Не сказал ей тогда Лешка ни слова, а сказать надо было: не школьница, семейный уже человек, пора выбросить из головы всякие детские штуки.
Как участнице концерта, Лине дали бесплатно два билета на близкий, на третий ряд. Один, без жены, скучал Лешка на почетном своем месте. Никогда не испытывал он особого интереса ни к прибауткам, ни к пляскам — разве что от нечего делать ходил иногда поглазеть. Все, что не дело и человека не кормит, внушал с детства отец, — прихоть, мелочь. И лишь когда объявили выход Лины, он заскрипел креслом, заволновался.
В белом платье и белых туфлях-лодочках шла она по сцене легко, просто — как бы от избы к избе проулком. Вот остановилась, неуловимым качком головы кинула волосы назад и начала читать. Как и в тот раз, когда Лина приезжала в их Жуковку с агитбригадой, притихло у Лешки в груди, подобралось, похолодело. Чем-то переменилась его жена — вроде бы стала вдруг выше. И еще красивей.
Где он, что с ним — все забыл Лешка. Глядел на Лину, затаив дыхание, хотелось ему подняться и громогласно весь зал обрадовать: «Граждане, а ведь это моя законная супруга!»
Лина дочитала и, залу раскланиваясь, остановила на Лешке удивленный, а потом радостный взгляд. А зал гудел, хлопал в ладоши. И Лешка тоже начал колотить ладонью о ладонь. Справа, в одном с ним ряду, кто-то басовито крикнул: «Браво, Лина, вот не ожидал!»
Лешка мгновенно оглянулся на голос — молодого, лет тридцати верзилу дергали сзади за хромовую в «молниях» куртку, просили сесть, а он стоял во весь рост и лупил ладонью о ладонь.
«Кто это?» — оцепенел Лешка.
Лину со сцены не отпускали, но Лешка уже не слушал ее. Слегка подавшись вперед, он рассматривал незнакомца с боку. Крупный нос, черные кустистые брови, а в особенности здоровый цвет лица привели Лешку в уныние. Он еле высидел до перерыва, и когда подошла к нему празднично возбужденная Лина и спросила тихонько: «Ну как мы?» — Лешка ответил что-то невнятное, сослался на усталость и сказал, что не прочь бы уйти домой.
Уснуть он в ту ночь не уснул. Закрывал ли глаза или в высоту потолка всматривался — видел того, затянутого в хромовую куртку верзилу… Кто он? Высокий… Есть же такие счастливчики. Сам Лешка всегда переживал, что ниже он Лины ростом — пускай самую малость, всего на пальчик, а ниже… Рядом с нею — видной, неторопливой — ему хотелось быть крупным, заметным и очень сильным. Тот, хромовый, как раз из таких… Как горели у него глаза, когда он лупил — не жалел своих ладоней; до сих пор стоял в ушах его трубный, на весь зал басище: «Браво, Лина, вот не ожидал!» Подбадривает, как близкую, как свою, как родную… А с какого бока, интересно бы узнать, она ему родня? Или это: «Вот не ожидал!..» Выходит, он хорошо знает какие-то другие ее стороны, а эта сторона для него, хромового быка, вроде как неожиданный подарок… Ничего не скажешь, ловко, очень даже ловко.
Вдруг вспомнилось: когда-то слышал он, что некоторые девушки выходят замуж за любого, за случайного — так, для отвода глаз, а сами тайно живут-поживают с дружком. И не улежать в постели! Вскочил, в бесшумных валяных котах мягко зашагал от передней стены к двери и обратно.
С лодочной крыши Лина перебралась вниз, на скамейку, играется водой: то ребром, то всей шириной ладони режет встречный бегучий поток.
— Цвете-ет… Смотри, Леш, какие в воде листочки, — задела пригоршню, тянет, боясь расплескать, к Лешкиному лицу воду. — Зеленые и тонкие-тонкие. А бегут по воде у-узенькими дорожками. Поземка через бугор…
— Видал я твои листочки двести раз.
— У-у, бука… — ладонь снова за борт, и вот уже в Лешку — горсть воды.
— Бро-ось… хватит, говорю, довольно, — увертывается от брызг Лешка. — Холодно, ты понимаешь?
Пытается улыбнуться и Лешка, да губы не слушаются. Он вспоминает еще один случай — и поскрипывает зубами.
Припозорил его однажды Генка Чугунов — да кровно, при всех. Как самого молодого послали Генку грузчики за квасом, к обеду. Принес парень полный бидон и, наливая в Лешкину кружку, криво усмехнулся: «Куда это твоя лучшая половина с Виктором Петровичем задымилась?» — «А кто такой Виктор Петрович?» — в свою очередь спросил Лешка. «Гм… пора бы и знать уж: Вадивасов, новый инженер колхоза «Луч». — «Ну и что?» — «Да так, ничего. Поехали в неизвестном направлении, — и, выждав, когда установилась нехорошая, язвительная тишина, добавил: — То ли в Воскресенское, то ли колхозную кукурузу посмотреть. За рулем, между прочим, сам Виктор Петрович Вадивасов».
Не чаял Лешка, когда кончится тот день, лезла в голову всякая отрава. С работы не домой пошел — в контору. Да на свою, вышло, беду: Вадивасовым оказался тот самый хромовый верзила… «Да, умно, ничего не скажешь, — думал Лешка, и внезапно его осенила догадка. — Да у них любовь! Как пить дать любовь».
Веря и не веря случившемуся, учинил он жене допрос. «Кассиры не отлучаются из конторы, а ты с инженером на легковушке раскатываешь. Зачем?» — «Да мы одни, что ли? — и в глазах безобидное по-детски удивление. — С нами еще четыре машины катили… По-моему, он карьерист и выскочка, этот инженер. На какой-то месяц за председателя остался, и вот решил перемерить все известные маршруты, чтоб шоферам платить по-иному…» — «Больше с ним не носись». — «Носись… Наговоришь. За два года работы только раз и выехала».
